Как учить детей с клиповым мышлением
Содержание:
Марина Битянова, директор Центра психологического сопровождения образования «Точка пси», кандидат психологических наук, рассказывает о том, как изменились современные дети и что нам, устаревшим взрослым, с этим делать.
Какими должны быть учебники для современных детей
— Правда ли, что нынешние дети — другие, или это типичное возрастное брюзжание?
— Каждое поколение взрослых во все века говорило, мол, куда катится мир, что происходит с детьми, они изменились, они другие. Но парадокс нашей сегодняшней ситуации в том, что нынешние дети действительно другие. Мы живем в эпоху смены форматов культуры и мышления.
Последний раз подобное случалось в XVI веке, когда началась эпоха Возрождения и появилось массовое книгопечатание. Тогда на фоне развития науки, появления аналитического, книжного сознания возникли мы как новый тип людей. С появлением массовой книги люди стали говорить и думать по-печатному, и это очень сильно изменило мир и человека. И мы с вами — люди XVI века.
А сейчас появился другой способ упаковки информации: цифровой. Сознание меняется вслед за появлением информационной культуры и становится клиповым.
Само по себе это слово не плохое и не хорошее, оно констатирующее. В него вносят негативный смысл, но клиповое сознание — это всего лишь другой тип упаковки информации в голове.
В наших с вами головах — людей с высшим образованием XX века — информация упаковывается в логические цепочки. Чем человек образованнее, тем длиннее и сложнее эти цепочки. Кроме того, мы, выстроив какую-то последовательность, потом вырабатываем к ней отношение — ценностная она или не ценностная. У нас также отдельное образное восприятие: у кого-то есть образ, у кого-то нет.
Клиповое мышление означает, что у человека в голове живут такие целостные объекты, в которых соединяются образ, мысль и ценность. В сознании такого человека хранится очень краткая понятийная справка, что такое этот предмет или явление — это сразу и зафиксированный зрительный образ, и встроенные туда эмоции, и отношение.
— То есть у нас все было упаковано в голове по отдельности, а у современного человека — все вместе, у нас были длинные цепочки, а у них — целиком упакованные объекты?
— Да, наша мысль была цепочкой, потому что была длинной. Мы могли читать «Войну и мир» и удерживать в голове. Сейчас они не могут читать этот роман, но не потому, что они слабые. Это не их способ познания. Им нужны короткие, емкие, содержащие полную информацию тексты. И именно этого мы не понимаем. Мы создаем учебники, не соответствующие их восприятию мира, поэтому они их отторгают.
— У них с возрастом изменится сознание?
— Они будут уже на это способны. Сейчас они еще юные, они учатся. Им нужно созреть, для этого нужно создать им какие-то большие конгломераты, чтобы там поместилась «Война и мир», чтобы они для начала могли воспринимать эту книгу как целое, чтобы уже сейчас могли вытащить оттуда какой-то образ и смысл, который у них останется после школы и, возможно, заставит впоследствии к ней вернуться.
— Эта клиповость — признак незрелости восприятия?
— Нет, просто позднее они смогут воспринимать «Войну и мир» как большой клип. На самом деле это тоже гипотеза: мы не знаем, какими они вырастут, потому что они же только растут. Но я оптимист, я верю, что все будет нормально, и «Война и мир» будет с ними, просто упакуется у них каким-то другим образом.
Пока надо действительно упаковывать все это в небольшие форматы, делить такие произведения на части: вот картинка, вот идея, вот отношения, и пытаться им передать в такой форме. В клиповости соединяются ценность и образ, поэтому современные дети в значительно большей степени целостные люди. Есть надежда, что в сознании лучших из них нравственность срастется с логикой. Но пока это мои оптимистические фантазии.
Негативная черта клипового сознания состоит в том, что там срастись может что угодно — например, не до конца соединиться логичная ценность и содержание, и если нет критичности, то они этого даже не заметят.
Поэтому у современных детей особенно важно развивать критичность, что сейчас школа тоже не делает. Критичность можно выращивать только на тексте, который содержит ошибку или допускает некую вольность, в нем должно быть что-то искаженное, чтобы это можно было заметить, а школа привыкла давать стерильные тексты.
А какая может быть критичность в стерильном тексте? Дети скользят по ним, не погружаясь, никак их с собой не соотнося.
— Почему бы нам не установить строгий режим пользования гаджетами и компьютерами и не продолжать их выращивать в понятном нам ключе? Ведь та система, в которой мы научены, проверена, она работает, она дает определенный результат: человек с хорошей памятью, с многогранным восприятием мира.
— Образование обслуживает жизнь. Оно должно даже не подготавливать к жизни — оно должно встраивать человека в жизнь уже здесь и сейчас, соотноситься с ней. Мы можем отнять у детей телефоны, посадить в красивые клетки и начать говорить то, что не имеет отношения к их действительности. Но их психика от рождения устроена по-другому, она не будет это воспринимать. Они дождутся конца этого «образования» и пойдут жить, и их истинное образование будет происходить там, куда они пойдут.
Ты им: надо, а они тебе: зачем?
— Помимо главной особенности современного ребенка — клипового сознания, о которой вы сказали, что еще характерно для мышления нового поколения, что в нем для нас непривычного?
— У них больше синтеза, чем аналитики. Им очень важно все объединять в целое, и информацию они воспринимают именно синтетически. Для нас это непривычно, мы в основном аналитики, нам нужно все разложить на составные части. В любом школьном предмете все раскладывается до мельчайших частиц, детям говорят: это состоит из этого, это состоит из еще чего-то. А для них это не совсем естественно.
Если потом не происходит обратно складывания в целое, если им не объясняют, как это практически применимо, они эту информацию отторгают, не воспринимают ее.
Кстати, это еще одно их глобальное отличие от нас с вами: их отношения с понятиями «надо» и «зачем». Я точно не могу сказать, когда это изменилось, но еще 20 лет назад слово «надо» и все, что за ним стояло, обладало мощной мотивационной силой. Ребенок мог чего-то не хотеть, но его можно было заставить делать с помощью этого слова.
Сорок лет назад взрослый говорил мне: «Мариночка, надо», и я отвечала: «Раз надо, значит, надо», — не особо вдумываясь, почему и зачем. В подростковом возрасте я могла, как любой другой подросток, сказать: «Вам надо, вы и делайте», но это был подростковый бунт против того, что я понимала, что все-таки надо. А сейчас все чаще мы сталкиваемся с тем, что мы говорим ребенку — «надо», а он смотрит на нас — заинтересованно, спокойно, уважительно, у него нет никакого протеста, — и спрашивает: «Зачем?»
Для них «надо» потеряло свою мотивирующую силу, и пока ты им не объяснишь, зачем, у них не запускается внутренний волевой механизм.
— Это родители допустили какую-то массовую оплошность?
— Нет, что-то изменилось в среде. Мир стал очень прагматичен, именно в плане направленности на достижение цели. Теперь каждое действие должно иметь какую-то цель, результат.
— И это не свидетельствует о падении авторитета взрослого?
— Нет, дети нас очень даже уважают, просто они каждый раз искренне пытаются понять — зачем? Если объяснить, зачем, они скажут: а, понятно, — и сделают. Дело даже не в выгоде для них лично — им важно просто понимать назначение действия. Я думаю, что это тоже идет из цифровой культуры — там же все целенаправленно и логично выстроено, и этот прагматизм очень характерен для современной культуры, причем не в примитивном смысле — удовлетворение своих потребностей, — а в широком: как целенаправленность.
Теперь для детей норма заключается не в том, что умные взрослые мне говорят, как надо, и я делаю — они держат норму, когда понимают ее смысл. Сейчас даже маленьким детям нужно объяснять назначение всяких норм: почему люди решили, что это правильно, достойно, хорошо, почему принято так, а не иначе?
Но взрослые абсолютно не готовы про это говорить. Они либо начинают злиться и вместо объяснения выдают прогноз того, что будет, если ты этого не сделаешь, пугают, угрожают, либо они сами очень расстраиваются и начинают нести всякую чушь типа «вырастешь, поймешь», «что же ты меня совсем не уважаешь?», «почему ты со мной бесконечно споришь?» Нет, они не спорят. И вполне уважают. И не пытаются довести. И не вредничают. Они просто действительно хотят понять — зачем.
