Общение с детьми: учимся договариваться, а не приказывать
В прошлый раз Дима Зицер, директор Института неформального образования и школы неформального образования «Апельсин» размышлял о том, как сделать полноценным общение с ребенком в семье. На вопрос родителей «Как быть, ребенок ничего не рассказывает?» педагог ответил: «Рассказывайте сами!». Но о чем говорить с ребенком, чтобы ему было интересно?
— Как мне понять, что ему важно, как зацепить этот момент интереса? И тут есть один ответ полуфилософский, а второй вполне прикладной. Полуфилософский заключается в том, что интерес в каждом из нас присутствует от рождения. Достаточно просто понаблюдать за человеком раннего возраста, чтобы понять, что он суперлюбопытен.
В этом смысле наша задача — не столько вытягивать из него интерес, сколько не убивать тот интерес, который у него есть. То есть не противопоставлять его интересу всякие взрослые скучности: «подрастешь — узнаешь»; «пока не твое дело»; «взрослый разговор» и так далее.
Если я поддерживаю интерес, то просто потому, что это любопытно. С одной стороны, это опять-таки тренинг для меня, взрослого. Потому что это помогает мне вытащить свой интерес, и моя жизнь становится намного глубже и полнее.
С другой стороны, у самого моего близкого маленького человека не возникает этого барьера «на какой-то интерес я имею право, а на какой-то интерес я права не имею». Почему? «По кочану». Потому что так решила учительница, решила мама, потому что сейчас бабушке некогда и так далее. Еще раз: чтобы интерес был, нужно его не убить.
А то ведь как бывает. На протяжении первых лет жизни ребенок слышит от нас: «не твое дело», «любопытной Варваре нос оторвали», «ты вырастешь и узнаешь». А потом, когда он достигает первого или второго класса, родители приходят ко мне и говорят: «Слушайте, им ничего не интересно, их интересуют только компьютерные игры». Интересно мне, куда делся их интерес, извините за тавтологию. Он был просто убит, растерзан, вот и всё.
— И всё-таки есть ситуации, когда направить ребенка необходимо. Утро, в детский сад нельзя собираться и идти, бесконечно отвлекаясь...
— Раз уж мы говорили, что мы берем на себя некоторую ответственность за ребенка, то, во-первых, этот самый интерес надо бы изучать. И этот утренний период, про который я тоже слышу много вопросов, неоднозначен совершенно. Потому что все люди разные, и дети, конечно, разные.
Кто-то любит поспать и, чтобы собраться, ему нужен час. Второму достаточно вскочить утром, ополоснуть зубы и лицо, и он готов. Если мы относимся к этому с искренней ответственностью, нам надо бы знать, как устроен наш близкий человек. В этом смысле у меня есть печальное сообщение: возможно, нам придется вставать не за час до ухода, а за полтора.
Тут цепочка, с одной стороны, очень длинная, а с другой стороны, очень-очень простая. Если мы находимся в ситуации с ребенком, а равно и со взрослым, в которой мы можем договариваться, это серьезный навык. Только договариваться нужно по-настоящему, не на уровне: «Давай-ка мы сейчас за десять минут соберемся и уйдем, договорились?». Это не договор, это типичная завуалированная манипуляция. А когда мы действительно слышим друг друга, каждый имеет право сказать: «Мне нужно еще пять минут».
Если мама это услышит, то на следующий день, когда мама скажет: «Дружище, мы опаздываем, мне очень важно сегодня прийти на работу за десять минут до прихода коллег», — и она будет услышана. Но надо понимать, что договор — это когда у нас есть возможность обсудить какие-то вещи.
Теперь я предвосхищаю возможные вопросы. «Утром у нас совершенно нет времени договариваться, утром надо бежать». Я с этим согласен, поэтому опыт такого открытого диалога должен происходить всё время, совершенно не обязательно переносить его на утро. Может быть, вечером, может быть, днем и так далее.
С одной стороны, я очень хорошо понимаю мам, пап, бабушек, дедушек и всех остальных, кому утром очень удобно, чтобы ребенок быстро сделал всё, как нужно, и побежал вместе с ними. Но вообще-то, честно говоря, с людьми так не поступают. Ведь речь идет о человеке, который нам дорог, близок, которого мы любим. И пожелание: «Я бы предпочел, чтобы утром у меня в семье был робот», — я не разделяю.
— В каком примерно возрасте ребенок уже может оценить, сколько ему нужно времени? Ведь это «мне нужно пять минут» может превратиться в огромный промежуток времени, потому что ребенок не ощущает его течения.
— Это непростая история. Семь лет и после — только тогда мы с человеком начинаем взаимодействовать в вопросах времени. А представления о причинно-следственных связях, которых многие родители требуют от детей чуть ли не в год, — о них можно серьезно говорить в 9–11, а то и в 12 лет.
То есть когда ребенку в два года говорят: «Если ты нажмешь на эту кнопочку, тебя ударит током», — для него это вещь супернеочевидная. Не потому, что он не развит, а потому, что так устроено человеческое сознание, мы познаем мир постепенно.
Но зато многое дети понимают намного лучше, чем их старшие родственники. Ребенок маме с папой верит очень сильно и верит по-настоящему. И мама с папой вполне могут быть для него рамками мира, в хорошем смысле слова. Именно не ограничителями, а открывающими рамками.
В этом смысле, если мама говорит: «Дружище, нам пора уходить», — у него нет оснований ей не верить, кроме одного: вот привычная игра, такая повторяющаяся игра «поймай меня». Тогда ужасно интересно, как я буду маме говорить «нет», а мама мне будет говорить «да», и мама будет при этом заводиться, и потом у нее будут эмоции. Короче говоря, там начинается такое поле, в которое лучше не ходить.
Абсолютно сознательной со стороны ребенка эта игра быть не может, но если всё время повторяется правило: «Я два раза прошу тебя съесть суп, а после этого кричу», — это вообще-то ужасно интересно. Если мама не начинает совсем уж унижать или бить, то интересно, например, до какой степени она выдержит.
— В чём смысл этой игры? Ребенок понимает, что им манипулируют?
— Он понимает, что им манипулируют. Потому что каждый из нас более-менее понимает, чего хочет он. Я, ребенок, оказываюсь в ситуации, когда я понимаю, чего хочу, более того, я не вижу в этом ничего предосудительного, и подобным же образом поступают люди, меня окружающие, а в этот момент мама говорит: «Поступай не так, а эдак». И кроме того (это очень-очень важная сноска), она просит меня поступать не так, как поступает на самом-то деле она сама.
Тогда я оказываюсь в очень странном поле напряжения. И из этого поля мне надо как-то выбираться. Дальше — в соответствии с характером. Иногда начинается игра в «кошки-мышки»: мама мне говорит одно, а я ей — другое, и это может продолжаться долго. Дальше, как правило, следуют заявления вроде: «Если ты сейчас не сделаешь то, что я говорю, я не знаю, что я сделаю!». Интересная формула, яркая, любопытная, тем более что за этим ничего не следует.
Какой по этому поводу давать конкретный совет? В первую очередь, когда мы, взрослые, говорим: «Я хочу, чтобы он поступил по-моему», — я всегда советую остановиться, сделать глубокий вдох и подумать, чего я хочу на самом деле и зачем я этого хочу.
А на следующем витке я неминуемо приду к вопросу, хочу ли я вообще другого человека заставлять делать по-своему. Ну что это такое? Выбрать человека, который слабее меня, и пользоваться этим, и входить в поле насилия. И 97% родителей в этот момент удивительным образом останавливаются и говорят: «Что я за дурак, действительно».
Мне кажется, что в 90% случаев, когда я хочу, чтобы ребенок поступил по-моему, это некое ложное желание. В оставшихся 10% случаев можно договориться. Потому что ребенок в любом возрасте, я подчеркиваю, в любом, просто при помощи разных систем знаков, понимает, что ему говорят. И он способен выразить собственное желание, если мы достаточно чутки, чтобы это желание услышать и воспринять. Так что договор возможен, подчеркиваю: не компромисс, а именно договор. Ситуация двойного выигрыша, а не ситуация двойного проигрыша.
